Д. Н. Ахапкин

Значимость темы языка в поэзии Бродского огромна и несомненна¹. В. Полухина пишет, что уже в ранних стихах поэт вводит темы, которые впоследствии станут центральными в его творчестве2. Среди этих тем присутствует и тема языка. Как справедливо отмечает Д. Л. Лакербай, в текстах раннего Бродского мы «можем отыскать не только основу миропонимания, но и структурное "зерно" будущей поэтики»3. Ниже я обращусь к упоминаемому В. Полухиной в связи с темой языка стихотворению 1960-го г. «Глаголы». В нем «советские граждане замещены частью речи, которая, как и они, социологизирована»4. Кроме того, что этот текст интересен сам по себе, возникающее в нем в качестве образа сравнения название части речи — глагол — будет впоследствии регулярно появляться в поэзии Бродского5.

Попробуем проследить метафорическое развертывание сюжета в данном тексте, который неизменно привлекает внимание исследователей. Я. А. Гордин в интервью охарактеризовал его следующим образом: «Это удивительная программа оживления лингвистических понятий, вживления их в бытовую реальность»6. В. Куллэ отмечает, что, наряду со стихотворениями «Рыбы зимой» и «Петухи», это — «первый в поэтической практике Бродского пример стихов, целиком построенных на развертывании одной метафоры»7.

Действительно, речь здесь может идти о развертывании, или реализации, метафоры, процессе, происходящем в микроконтексте, в одном стихотворении. Впоследствии в поэзии Бродского сформируется макроконтекст: то, что можно назвать «филологической метафорой» — регулярное и проявляющееся на самых разных уровнях организации текста уподобление мира языку8.

В отсутствие этого макроконтекста Бродский выбирает стратегию, которая в дальнейшем станет для него нехарактерной (хотя вновь появится в поздних стихах). Он строит весь зачин стихотворения на аллитерации гл, обыгрывая тем самым звучание слова глагол, где эти согласные повторены дважды (этимологически это результат удвоения корня)9. Олицетворяющие эпитеты отобраны прежде всего по звуковому принципу:

Меня окружают молчаливые глаголы,
похожие на чужие головы,
                                            глаголы,
голодные глаголы, голые глаголы,
главные глаголы, глухие глаголы.
(1,28)

Метафора оказывается переносом значения, строящимся не за счет сходства означаемых, а за счет сходства означающих. Единственный метафорический эпитет, построенный по другому принципу, — оксюморон "молчаливые глаголы" в первой строке стихотворения, но и здесь возникает аллитерация на л. Необходимо отметить, что в поэзии Бродского впоследствии почти всегда в контексте оказывается актуальным как терминологическое, так и исконное значение слова глагол - «слово»; ср. метафору, в которой обыгрываются сразу оба значения, одно — по смыслу, другое — в силу сочетаемости: «Горы прячут, как снега, / в цвете собственный глагол» ("В горах"; 3, 268). Здесь мы имеем дело с усложнением вполне традиционного олицетворения горы молчат, к которому прибавляется, кроме всего прочего, переосмысление семантических характеристик глагола и возможность описания в терминах собственное / нарицательное не только имени существительного (молчат → не называют своего имени → прячут свое имя → прячут имя собственное → прячут собственный глагол)10. Неслучайность этого образа подчеркивается тем, что в стихотворении «Памяти Т. Б.» такое переосмысление наглядно иллюстрируется: имя собственное переходит в глагол, который после смерти человека становится его именем:

Имя твое расстается с горлом
сдавленным. Пользуясь впредь глаголом,
созданным смертью, чтоб мы пропажи
не замечали, кто знает, даже
сам я считать не начну едва ли,
будто тебя «умерла» и звали11.
(2, 236)

Возвращаясь к стихотворению «Глаголы», обратим внимание, как цепь олицетворяющих эпитетов, выстроенная в начале стихотворения, получает дальнейшее развитие:

Глаголы без существительных. Глаголы — просто.
Глаголы,
                которые живут в подвалах,
говорят — в подвалах, рождаются — в подвалах
под несколькими этажами всеобщего оптимизма.
(1,28)

Необходимо отметить, что эти глаголы, помимо всего прочего, могут быть почти однозначно грамматически охарактеризованы, и такая характеристика, не появляющаяся эксплицитно в тексте, присутствует в нем на имплицитном уровне, задавая тему стихотворения. Присутствие ее некоторым образом отражается в текстах исследователей Бродского. Так, В. Куллэ пишет: «Гудящее нагнетание "гол" и "гла" в начале стихотворения создает ощущение огромного муравейника, в котором безликие глаголы выполняют бессмысленные действия — "раствор мешают и камни таскают"» (курсив мой. — Д. А.)12. Глаголы, конечно же, не столько безликие, сколько безличные — в самом что ни на есть терминологическом смысле этого слова. Замечу, что строка «Глаголы без существительных. Глаголы — просто» довольно точно характеризует специфику безличного предложения: значимое отсутствие подлежащего («существительного») и наличие безличного глагола (безличное предложение — это «простое односоставное предложение со сказуемым, называющим такое действие или состояние, которое представлено без участия грамматического субъекта действия (подлежащего)»)13. Так лингвистический термин, как это часто будет происходить в поздней поэтике Бродского, становится образом сравнения для метафоры: безличные глаголы метафорически замещают безликих людей, тех самых «советских граждан», о которых пишет В. Полухина.

Трудно согласиться с остающимся без объяснения предположением В. Куллэ о том, что глаголы выполняют "бессмысленные действия". В контексте предложения эти действия («раствор мешают и камни таскают») получают совершенно определенную мотивировку и за счет деепричастного оборота «возводя город» (вполне осмысленная деятельность), и, главное, благодаря отсылке к пушкинскому тексту и ко всему циклу «Памятников», возникающей за счет словосочетания «памятник воздвигают»14.

Далее в стихотворении возникает еще одна образная параллель между глаголами и людьми: время глагола как грамматическая категория сопоставляется с прошлым, настоящим и будущим этих людей:

И уходя, как уходят в чужую память,
мерно ступая от слова к слову,
всеми своими тремя временами
глаголы однажды восходят на Голгофу.
(1,28)

Главная функция глагола — обозначать действие. Как часть речи, он выражает именно такое грамматическое значение. «Советский гражданин» не может не выполнять необходимых действий, т.е. не работать «возводя город» — в этом Бродский убедится на собственном опыте меньше чем через пять лет. Трагичность заключается именно в незыблемости этих аксиом, потому что подобный твердо заведенный порядок мироздания гарантирует не только непрерывность трудового процесса («каждое утро они идут на работу»), но и то, чем, по более позднему определению Бродского, «все это кончается»15:

...некто стучит, забивая гвозди
в прошедшее,
в настоящее,
в будущее время.
(1,28)

Эта незыблемость логических (и грамматических) законов станет впоследствии одной из главных тем поэзии Бродского, а попытки ее как-то обойти будут регулярно появляться в его стихотворениях: от экспериментов с грамматическими категориями глагола до особого внимания к категории обусловленности, отмеченного В. Б. Евтюхиным16. Очень интересно, что, несмотря на упоминание в тексте прошедшего, настоящего и будущего времени, лирическое повествование целиком выдержано в настоящем времени: все семнадцать личных глагольных форм употреблены в настоящем времени и третьем лице единственного и множественного числа (из других глагольных форм в тексте присутствуют только четыре деепричастия несовершенного вида). Это обеспечивает высокую степень отстраненности лирического повествователя, которая характерна для поэзии Бродского и которая через несколько лет проявится наиболее резко в одной из частей «Горбунова и Горчакова», так и называющейся: «Песня в третьем лице». Однако семантика форм настоящего времени в стихотворении оказывается сложной: на протяжении всего текста совмещаются две семы: узуальности и актуальности, но их соотношение различно. В первой части, до стиха «глаголы однажды восходят на Голгофу», доминирует сема узуальности (действие представлено как обычное, регулярное, повторяющееся), а после этой строки на первый план выходит сема актуальности (действие представлено как происходящее здесь и сейчас). В качестве лингвистического маркера переключения выступает аспектуальный показатель (обстоятельство времени) «однажды», а в качестве смыслового маркера — «Голгофа» и отсылка к моменту Распятия как к точке, в которой осуществляется переход циклического времени в линейное.

Одновременно от начала стихотворения к его концу происходит смена позиции повествователя. Если начинаются «Глаголы» с местоимения первого лица единственного числа («меня»), то заканчиваются местоимением первого лица множественного числа (при сохранении противопоставления повествователя глаголам или, по крайней мере, его дистанцированности от них как стороннего наблюдателя).

Отмечу теперь появляющуюся в этом стихотворении черту идиостиля, которая в дальнейшем творчестве Бродского окажется чрезвычайно характерной. Это употребление лингвистического термина в нетерминологическом, общеязыковом значении. Так, прошедшее, настоящее и будущее время в данном стихотворении одновременно отсылают к грамматической категории глагола и обозначают прошлое, настоящее и будущее. Образная передача движения времени через темпоральное изменение глагола неоднократно возникает в поэзии Бродского, перекликаясь с известным рассуждением Августина: «Совершенно ясно теперь одно: ни будущего, ни прошлого нет, и неправильно говорить о существовании трех времен, прошедшего, настоящего и будущего. Правильнее было бы, пожалуй, говорить так: есть три времени - настоящее прошедшего, настоящее настоящего и настоящее будущего. Некие три времени эти существуют в нашей душе и нигде в другом месте я их не вижу: настоящее прошедшего - это память; настоящее настоящего - его непосредственное созерцание; настоящее будущего - его ожидание»17. В более поздней поэзии Бродского подобный принцип актуализации нетерминологического значения встречается регулярно и носит системный характер - от хрестоматийной «Части речи» до почти прямо перефразирующего цитировавшийся фрагмент «Исповеди» образа из стихотворения «Сохо» (цикл «В Англии»):

Голос
представляет собой борьбу глагола с
ненаставшим временем.
(3,161)

Вообще, глаголы в качестве образа сравнения неоднократно возникают в последующих текстах Бродского. Так, в «Речи о пролитом молоке» речь без глаголов метафорически связана с оболваниванием, приведением к общему знаменателю, отупением, вызванным наркотиками или алкоголем:

Душу затянут большой вуалью.
Объединят нас сплошной спиралью.
Воткнут в розетку с этил-моралью.
Речь освободят от глагола.
Благодаря хорошему зелью,
закружимся в облаках каруселью.
Будем спускаться на землю
исключительно для укола.
(2, 185)

Лишение речи глаголов, по сути дела, приравнивается здесь и к прекращению нормальной, земной жизни. В другом тексте Бродского ("1972 год") глаголы выступают как один из признаков жизни вообще, как нечто, что человек утрачивает, старея:

       ...Можно сказать уверенно:
здесь и скончаю я дни, теряя
волосы, зубы, глаголы, суффиксы,
черпая кепкой, что шлемом суздальским,
из океана волну, чтоб сузился,
хрупая рыбу, пускай сырая.
(3,18)

Потеря глаголов здесь метафорически описывает потерю способности действовать, уменьшение возможностей человека с возрастом. Ср. еще одну группу текстов, характеризующих человека и ситуацию с помощью метафорического использования слова глагол. Здесь в качестве образа сравнения, подчеркивающего отнесенность описываемых событий к прошлому, используется морфологический показатель прошедшего времени и мужского рода у глагола (суффикс «л» и нулевая флексия), который может называться прямо или подразумеваться.

С подобной ситуацией мы сталкиваемся в стихотворении "На выставке Карла Вейлинка":

Возможно также - прошлое. Предел
отчаяния. Общая вершина.
Глаголы в длинной очереди к «л».
Улегшаяся буря крепдешина.
(3,290)

Здесь возможны две трактовки интересующей нас метафоры. Во-первых, и это сближает данный текст со стихотворением «Глаголы», глаголы здесь метафорически замещают людей, с каждым днем своей жизни приближающихся к смерти (частый мотив у Бродского) и, таким образом, стоящих в длинной очереди18. Во-вторых, с учетом того, что Бродский часто воспринимает мир как сумму описаний, прошлое метафорически представлено здесь как «рассказ о прошлом», т.е. текст с большой частотностью глагольных форм прошедшего времени, которые оканчиваются на письме одной и той же буквой «л» и метафорически переосмысляются как длинная очередь .

Еще один пример, из стихотворения «Fin de Siècle», где ожидание конца века вызывает грустные размышления автора, в которых фигурирует и названный выше образ:

И как-то тянет все чаще прикладывать носовой
к органу зрения, занятому листвой,
принимая на свой

счет возникающий в ней пробел,
глаголы в прошедшем времени, букву «л»...
(4, 74)

В другом случае («Раньше здесь щебетал щегол...») показатель прошедшего времени глагола не назван, но подразумевается, поскольку категория рода у русского глагола существует лишь в прошедшем времени и поскольку соответствующий звук доминирует в тексте:

Раньше здесь щебетал щегол
в клетке. Скрипела дверь.
Четко вплетался мужской глагол
в шелест платья.
(3,264)

Метафора, используемая для описания прошлого («вплетался мужской глагол / в шелест платья») дополнительно подчеркивается аллитерацией «вплетался — глагол — в шелест платья», с помощью которой выделяется соответствующий морфологический показатель19.

В связи с приведенными примерами процитируем следующее высказывание Бродского: «Элегия — жанр ретроспективный и в поэзии, пожалуй, наиболее распространенный. Причиной тому отчасти свойственное любому человеческому существу ощущение, что бытие обретает статус реальности главным образом постфактум, отчасти - тот факт, что само движение пера по бумаге есть, говоря хронологически, процесс ретроспективный... . На бессознательном уровне это ощущение и этот факт оборачиваются у поэта повышенным аппетитом к глагольным формам прошедшего времени, любовью к букве "л" (с которой самый глагол "любить" начинается, не говоря - кончается)»20.

Вполне возможно, что для Бродского, с его любовью к геометрическим аналогиям, суффикс «л» имеет и иконическое значение, так как форма буквы («Λ») может рассматриваться как треугольник, или проекция конуса, а конус является достаточно распространенной моделью, иллюстрирующей ход времени21 (ср. в стихотворении «Я всегда твердил, что судьба — игра...»: «...сходя на конус, / вещь обретает не ноль, но Хронос»; 2, 427).

Бродский может обыгрывать в стихотворениях, написанных на русском языке, названия и значения английских глагольных времен:

Помесь прошлого с будущим, данная в камне, крупным
планом. Развитым торсом и конским крупом.
Либо — простым грамматическим «был» и «буду»
в настоящем продолженном.
(4, 46)

Цикл «Кентавры», из которого взят этот фрагмент, целиком построен на попарном объединении различных объектов действительности и категорий. В приведенном примере future in the past и present continious выступают как некие «кентавры», сочетающие в себе элементы двух времен. Здесь возможна связь и с цитировавшимся выше высказыванием Августина о том, что в настоящем содержатся и прошедшее, и будущее. С другой стороны, можно вспомнить начало стихотворения Т. С. Элиота «Burnt Norton», входящего в «Four quartets» — цикл, который Бродский пробовал переводить22: «Time present and time past / Are both perhaps present in time future, / And time future contained in time past. / If all time is eternally present / All time is unredeemable»23.

Отдельную группу случаев употребления интересующего нас образа сравнения составляют отсылки к пушкинским «Поэту» и «Пророку» в ряде стихотворений Бродского, где глагол отсылает к «божественному глаголу»24.

Из приведенных примеров видно, что возникший в раннем стихотворении 1960 г. метафорический образ получает свое развитие на протяжении дальнейшего творчества Бродского, модифицируясь и развиваясь, но по сути своей оставаясь стабильным: человек — в качестве предмета сравнения, глагол — в качестве образа сравнения. И это, возможно, позволяет прокомментировать известные строки Бродского, которые также могут читаться и терминологически, и буквально: «От всего человека вам остается часть / речи. Часть речи вообще. Часть речи» («...и при слове "грядущее" из русского языка...»; 3, 143). От человека остается часть сказанного им и глаголы, которыми можно описать его жизнь. В прошедшем времени.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ О роли темы языка в творчестве Бродского см., например: Polukhina V. Joseph Brodsky: A Poet for Our Time. Cambridge, 1989. P. 146–194; Шунейко А. А. «Но мы живы, покамест есть прощенье и шрифт»: Взгляд на мир Иосифа Бродского // Рус. речь. 1994. № 2. С. 15–21; Ахапкин Д. Лингвистическая тема в статьях и эссе Бродского о литературе // Russ. Lit. 2000. Vol. 47, No. 3/4. P. 435–447; Зубова Л. В. Современная русская поэзия в контексте истории языка. М., 2000, passim; Уланов А. Язык как судьба // Иосиф Бродский и мир: метафизика, античность, современность. СПб., 2000. С. 276–281.
Назад

² Polukhina V. Op. cit. P. 7–8.
Назад

³ Лакербай Д. Л. Ранний Бродский: Поэтика и судьба. Иваново, 2000. С. 17.
Назад

⁴ Polukhina V. Op. cit. P. 8.
Назад

⁵ Ср.: «"Глаголы" — одна развернутая метафора Пути Поэта как Пути самой поэтической речи, в свою очередь метонимизированной ("глаголы"). Уровни метафоризации совершенно логичны и прозрачны; рационализм и однозначность слова при развитой риторической фигуративности превращают стихотворение в откровенную аллегорию, предвосхищающую будущую глобальную установку на "часть речи", которая представительствует за поэта» (Лакербай Д. Л. Указ. соч. С. 24).
Назад

⁶ Полухина В. Бродский глазами современников: Сб. интервью. СПб., 1997. С. 63.
Назад

⁷ Куллэ В. Поэтическая эволюция И. Бродского в России (1957-1972): Дис. ... канд. филол. наук. М., 1996. С. 43.
Назад

⁸ См., например: Ахапкин Д. «Филологическая метафора» в поэтике Иосифа Бродского // Рус. филология: Сб. науч. работ молод. филол. Тарту, 1998. Вып. 9. С. 228–238.
Назад

⁹ Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: В 4 т. / Пер. с нем. и доп. О. Н. Трубачева; Ред. и предисл. Б. А. Ларина. 3-е изд., стер. СПб., 1996. Т. 1. С. 430.
Назад

¹⁰ А. М. Ранчин, не замечая этого обыгрывания, выдвигает, на мой взгляд, абсурдную трактовку образа: «Глагол, слово составляют бытийную основу вещественного мира, в том числе и гор, утверждает Бродский. Вместе с тем слово "прятать", соединяемое со словом "глагол", и упоминание в следующем четверостишии о горах, раздевающихся догола, придают глаголу (слову мужского рода) дополнительный признак "мужской половой орган"» (Ранчин А. М. «На пиру Мнемозины...»: Интертексты Бродского. М., 2001. С. 239).
Назад

¹¹ Ср., с одной стороны, отголосок этих строк в стихотворении памяти матери «Мысль о тебе удаляется, как разжалованная прислуга...»: «Остается, затылок от взгляда прикрыв руками, / бормотать на ходу "умерла, умерла", покуда / города рвут сырую сетчатку из грубой ткани, / дребезжа, как сдаваемая посуда» (4, 26). С другой стороны, можно обратить внимание на ситуацию сопротивления такому переходу, нежелание признать его: «И чувствуя отсутствие глагола / для выраженья невозможной мысли / о той причине, по которой нет / Леандра, Геро — или снег, что то же, / сползает в воду, и ты видишь после / как озаряет медленный рассвет / ее дымящееся паром ложе» («Неоконченное» («Друг, тяготея к скрытым формам лести...»); 2, 379). В связи с этими строчками можно вспомнить рассказ И. А. Бунина «Холодная осень»: «Убили его — какое странное слово! — через месяц, в Галиции» (Бунин И. А. Собрание сочинений: В 5 т. М., 1956. Т. 4. С. 378).
Назад

¹² Куллэ В. Указ. соч. С. 45.
Назад

¹³ Русский язык: Энцикл. / Гл. ред. Ю. Н. Караулов. 2-е изд., перераб. и доп. М., 1998. С. 45.
Назад

¹⁴ Кстати, эта отсылка к стихотворению Пушкина «Я памятник себе воздвиг нерукотворный...» почему-то не отмечается в известных мне работах, затрагивающих проблему цитации этого стихотворения в поэзии Бродского (Зайцев В. А. Мотив "Памятника" в русской поэзии от Ломоносова и Пушкина до Бродского // Вести. Моск. ун-та. Сер. 9, Филология. 1998. № 1. С. 18–21; Разумовская А. Статуя в художественном мире И. Бродского // Иосиф Бродский и мир. С. 228–242; Ранчин А. М. Указ. соч.
Назад

¹⁵ Ср. в «Нобелевской лекции»: «Ибо она [жизнь] у каждого из нас только одна, и мы хорошо знаем, чем все это кончается» (1,7).
Назад

¹⁶ Евтюхин В. Б. Обусловленность в тексте // Исследования по языкознанию: Сб. ст. к 70-летию А. В. Бондарко. СПб., 2001. С. 217.
Назад

¹⁷ Conf. 11, XXII. Цит. по: Августин Аврелий. Исповедь; Абеляр П. История моих бедствий / Сост., аналит. статьи, примеч. В. Л. Рабиновича. М., 1992. С. 170. Я, разумеется, не настаиваю на знакомстве Бродского в 1960 г. с этим текстом, хотя и не исключаю этого. Привожу эту параллель, поскольку она оказывается очень важной для последующего развития темы времени и глагола в поэзии Бродского.
Назад

¹⁸ Еще одна метафора, построенная с применением того же образа сравнения («очередь») и того же предмета сравнения («письменный текст»), употреблена в другом тексте Бродского: «...следуй — не приближаясь! — за вереницей / литер, стоящих в очередях за смыслом» («Римские элегии»; 3, 230).
Назад

¹⁹ Следует добавить, что «мужской глагол» здесь может одновременно трактоваться и как «речь мужчины».
Назад

²⁰ Бродский И. А. Предисловие // Рейн Е. Избранное. М., 1992. С. 6.
Назад

²¹ Ср.: «Мысленно поместив себя в то "настоящее время", которое реализовано в тексте... зритель как бы обращает свой взор в прошлое, которое сходится как конус, упирающийся вершиной в настоящее время» (Лотман Ю. М. Культура и взрыв. М., 1992. С. 27). О конусе применительно к концепции времени-пространства Бродского см.: Ваншенкина Е. Острие: Пространство и время в лирике Бродского // Лит. обозрение. 1996. № 3. С. 37.
Назад

²² Об этом Бродский упоминает в беседе с С. Волковым: «Переводил "Квартеты" Элиота; но это вышло довольно посредственно, слишком много отсебятины» (Волков С. Диалоги с Иосифом Бродским. М., 1998. С. 162).
Назад

²³ Eliot Т. S. Selected Poetry. Poems, lyrics, dramatic poetry = Элиот Т. С. Избранная поэзия. Поэмы, лирика, драматическая поэзия. СПб., 1994. С. 42. Эти строки перефразированы в «Поэме без героя» А. А. Ахматовой: «Как в прошедшем грядущее зреет, / Так в грядущем прошлое тлеет- / Страшный праздник мертвой листвы» (Ахматова А. Сочинения: В 2 т. М., 1990. Т. 1. С. 324).
Назад

²⁴ Об этом подробнее см.: Ранчин А. М. Указ. соч. С. 223–239.
Назад

© Д. Н. Ахапкин, 2003.